Давным-давно жили в домике над рекой старик со старухой.

Старик ходил в лес за дровами, а старуха стирала на реке белье.
Однажды сидела старуха возле воды, белье полоскала.
Вдруг видит: плывет по реке огромный персик, плывет, с боку на бок переворачивается.
"Ох, какой прекрасный персик! - подумала старуха. - Вот бы поймать его: хороший бы гостинец был старику!"
Наклонилась она над водой, протянула руку, да никак не может дотянуться. Стала она тогда хлопать в ладоши и приговаривать:
Дальше вода горькая,
А ближе ко мне - сладкая.
Не плыви в воду горькую,
Плыви ко мне, в сладкую!
И вот закачался персик на волнах, подплыл к самым ногам старухи и остановился. Обрадовалась старуха:
"Скорей отнесу его старику, съедим персик вместе".
Подобрала она персик, положила его в таз с бельем и пошла домой.
Наступил вечер. С вязанкой дров за спиною вернулся из лесу старик.
- Ну, старуха, как ты тут без меня?
- Ах, это ты, старик? Да все тебя ждала. Заходи скорее, у меня для тебя припасен гостинец.
- Посмотрим, посмотрим, что ты там приготовила! Снял старик соломенные сандалии, вошел в дом. Тут старуха достала персик, большой да тяжелый...
- Ну-ка, посмотри!
- Хо-хо, вот это да!.. Где же ты купила такой чудесный персик?
- Не купила, а в реке поймала!
- Что? В реке поймала? Ну, совсем диво-дивное.! С этими словами старик взял персик и принялся его разглядывать со всех сторон. И вдруг персик в руках старика с треском разломился на две половинки, и оттуда с громким плачем выпрыгнул красивый мальчик.

- Ох! - вскрикнули в испуге старик и старуха. - Что же это такое?
Но потом подумали: "Мы все время горевали, что у нас нет детей. Вот боги и послали нам этого мальчика!"
Поднялась тут в доме суматоха: старик принялся воду греть, старуха пеленки готовить. Искупали они найденыша. Взяла старуха младенца на руки, а он как толкнет ее!
- Вот это крепыш!
В удивлении переглянулись старик со старухой. Чудесный достался им сын! И так как родился он из персика, назвали они его Момотаро.
Стали старик и старуха бережно растить мальчика. Оба души в нем не чаяли, рос Момотаро не по дням, а по часам. Другим детям за ним было не угнаться. Вскоре стал он таким богатырем, что не было в целой округе никого, кто мог бы померяться с ним силой. Но сердце у Момотаро было доброе, старика и старуху почитал он, как своих родителей.
Минуло Момотаро пятнадцать лет. К этому времени во всей Японии не было человека сильнее его. И захотелось Момотаро отправиться куда-нибудь в другую страну испытать свою богатырскую силу.
Тут как раз объявился в их краях один купец. Объездил он весь мир, побывал на разных островах и в далеких заморских землях и много рассказывал интересного. Рассказывал он и про остров Онигасима, что стоит далеко за морем, на самом краю земли. Плыть туда нужно много лет. А живут там черти в неприступном железном замке, сторожат они несметные богатства, что награбили в разных странах.
Услышал Момотаро про остров чертей и потерял покой: решил он до него добраться. Приходит Момотаро домой и говорит старику:
- Отпусти меня, отец! Испугался старик:
- Куда же ты собрался?
- Хочу походом идти на Онигасима, - отвечает Момотаро. - Хочу чертей разогнать!
- Ну что ж, ступай! Дело это достойное. Старуха тоже согласилась и добавила:
- Дорога будет дальняя, в пути, пожалуй, есть захочется. Ну, ничего, мы тебе наготовим припасов.
Вытащили тут старик со старухой большую ступку на середину двора; старик взялся за пест, старуха принесла зерно, и начали они толочь просо для лепешек. Удались лепешки на славу. А к тому времени и Момотаро свои сборы закончил. Облачился он в плащ, что носят в походе воины, пристегнул к поясу меч, а с другого боку подвесил мешок с просяными лепешками. Потом взял в руки боевой веер с персиками и благоговейно склонил голову.
- Прощай, отец, прощай, мать!
- Задай чертям хорошенько! - сказал ему на прощанье старик.
- Будь осторожен, береги себя! - напутствовала его старуха.
- Ну что ты, не беспокойся! Ведь у меня лепешки, каких во всей Японии не сыскать, - ответил Момотаро и весело отправился в путь.
А старик и старуха вышли за ворота и долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся вдали.
Долго ли, коротко шел Момотаро, а пришел он на высокую гору. Вдруг из густой травы с лаем выскочила большая собака. Оглянулся Момотаро, а собака поклонилась ему почтительно и спрашивает человечьим голосом:
- Момотаро-сан, куда это ты путь держишь?
- Иду походом на Онигасима.
- А что это у тебя в мешке?
- Просяные лепешки, каких во всей Японии не сыскать.
- Дай одну, с тобой пойду.
- Ладно, пойдем! Вот тебе лепешка!
Съела собака лепешку и пошла следом за Момотаро.
Спустились они с горы, прошли немного и очутились в лесу. Вдруг откуда ни возьмись с громким криком соскочила с дерева обезьяна.
Оглянулся Момотаро, а обезьяна поклонилась ему почтительно и спрашивает человечьим голосом:
- Момотаро-сан, куда ты путь держишь?
- Иду походом на Онигасима.
- А что у тебя в мешке?
- Просяные -лепешки, каких во всей Японии не сыскать.
- Дай одну, с тобой пойду.
- Ладно, пойдем! Вот тебе лепешка!
Съела обезьяна лепешку и тоже пошла следом за Момотаро.
Спустились они с горы, прошли лес и вышли в широкое поле. Вдруг откуда ни возьмись с неба фазан летит.
Оглянулся Момотаро, а фазан сел перед ним, поклонился почтительно и спрашивает человечьим голосом:
- Момотаро-сан, куда это ты путь держишь?
- Иду походом на Онигасима.
- А что у тебя в мешке?
- Просяные лепешки, каких во всей Японии не сыскать.
- Дай одну, с тобой пойду.
Ладно, пойдем! Вот тебе лепешка!
Склевал фазан лепешку и полетел следом за Момотаро.
Стало у Момотаро три верных слуги: собака, обезьяна и фазан. Вчетвером идти веселей.
Долго ли, коротко ли они шли; и наконец вышли на берег моря. Здесь, как на счастье, увидели они лодку.
Быстро вскочил в нее Момотаро, а за ним его верные слуги.
- Я буду грести, - сказала собака и взялась за весла.
- Я буду править, - сказала обезьяна и уселась за руль.
- Я буду смотреть вперед, - сказал фазан и примостился на носу лодки.
Ярко светило солнце, море сверкало как зеркало. Понеслась лодка, точно стрела из лука, точно молния, пронзающая тучи. И скоро фазан на носу закричал:
- Вижу остров, остров вижу!
Захлопал он громко крыльями, взмыл в небо и полетел прямо навстречу ветру.
Посмотрел Момотаро в ту сторону, куда полетел фазан. Далеко-далеко, где небо с морем сходилось, заметил он что-то темное, вроде облачка. Но чем ближе подплывала лодка, тем яснее видел Момотаро, что это не облако, а мрачный остров.
Наконец, он сказал:
- Вот он, остров Онигасима, перед нами! Смотрите!
- Банзай, банзай! - дружно закричали в ответ собака и обезьяна.
А лодка уже подплывала к берегу. Вот показался и замок чертей. Со всех сторон его обступили неприступные скалы. У огромных чугунных ворот виднелись часовые.
На самой высокой крыше сидел фазан и смотрел в их сторону.
Много, много лет понадобилось бы другому, чтобы доплыть до острова чертей, а Момотаро и глазом не успел моргнуть, как был возле него.
Момотаро выскочил на берег, а за ним его верные слуги.
Увидели черти незнакомых пришельцев, испугались. Поспешно скрылись они за стенами замка, а чугунные ворота за собой крепко заперли.
Подбежала тогда собака к воротам, стала, скрести лапами и громко лаять:
- Эй вы, черти, отпирайте ворота! Пришел к вам сам Момотаро из Японии!
Услышали черти эти слова, задрожали от страха. Изо всех сил навалились они на ворота и держат, не пускают.
Слетел тут с крыши фазан и давай им клевать глаза. Не выдержали черти - разбежались. Тогда обезьяна вскарабкалась на высокую стену и отворила изнутри ворота.
С боевым кличем ворвались Момотаро и его воины в замок. Навстречу им выскочил сам главный черт, окруженный толпой чертенят. Все они размахивали толстыми железными палицами и испускали страшные вопли.
Но только видом страшны были черти, а как стал им фазан глаза клевать, а собака за ноги хватать, заметались они, визжа от боли. А когда и обезьяна пустила свои когти в дело, взвыли они еще громче, побросали свои палицы и попрятались кто куда.

До конца бился только главный черт, но и его Момотаро придавил к земле. Сел он верхом на широкую спину черта, сжал ему шею сильными руками и говорит:
- Ну что, пришел твой конец? Перехватило у черта дух, из глаз его покатились слезы, и запросил он пощады:
- Отпусти меня, пощади мою жизнь! Я тебе за это все свои богатства отдам!
Отпустил его Момотаро. Тут открыл главный черт кладовые и отдал ему все свои сокровища. А тем сокровищам равных на свете нет. Были тут и плащ-невидимка, и зонт-невидимка, и волшебная колотушка бога счастья, и драгоценный жемчуг, и кораллы, и черепаховые щиты, и много-много другого добра.
Сложил все это Момотаро в лодку и с тремя своими слугами поплыл обратно. Еще быстрее прежнего полетела лодка по волнам. И вскоре добрались они до Японии.

Пристали они к берегу, нагрузили драгоценностями целую повозку. Впряглась в нее собака и повезла, фазан за веревку сбоку тянет, обезьяна сзади подталкивает - так втроем они и тащили тяжелый воз.
А дома старик со старухой ждут не дождутся Момотаро. То один, то другой повторяет: "Пора бы ему вернуться!"
Но вот настал радостный день, и Момотаро вернулся домой. Он гордо шагал впереди, а за ним его верные слуги везли богатую добычу. Увидели его старик со старухой и обрадовались.
- Вот это герой! - восхищался старик. - Нет ему равных в Японии!
- Хорошо, что целым вернулся! - говорила старуха. - Это дороже всего!
А Момотаро обернулся к своим верным слугам и спрашивает:
- Ну как, страшно было биться с чертями? В ответ ему радостно залаяла собака, обезьяна громко засмеялась и показала белые зубы, а фазан прокричал свое "кен-кен", взлетел вверх и несколько раз перевернулся в воздухе.
День был ясным, безоблачным, и вишни буйно цвели в саду.

На дне моря случилась беда – у морского дракона заболела дочка. Дракон был сильнее всех в море: страшный длинный хвост кольцами, из пасти огонь. Все его боялись: и акулы, и рыбы, и медузы. И вот у дракона заболела дочка. Собрал он у себя во дворце самых лучших лекарей. Лечили они драконову дочку на все лады, поили её всякими лекарствами – ничего ей не помогало. Дочка всё худела и синела. Тогда дракон созвал своих подданных и спросил:
– Что мне делать?
– Са! – только ответили рыбы и склонили головы набок. А когда в Японии говорят «са», это значит: «сказать нечего».
Тогда послали за каракатицей. Каракатица поплавала-поплавала вокруг больной и сказала:
– Нужно достать печень живой обезьяны.
Дракон рассердился:
– Чтобы раздобыть печень живой обезьяны, надо сначала достать живую обезьяну! А где же найдёшь её здесь, на дне моря?
– Не сердись! – сказала каракатица. Она была очень старая и всё знала. – Далеко на юге есть в море Обезьяний остров. Пошли туда кого-нибудь, тебе и привезут живую обезьяну.
За таким большим делом не пошлёшь кого попало. Стали думать, кого бы послать. Дракон говорит:
– Пошлём акулу. Она зубастая.
Каракатица замахала всеми своими восемью ногами:
– Нет! Нет! Разве можно посылать акулу? Вдруг она проглотит обезьяну вместе с печенью!
– Ну, тогда пошлём рыбу-пилу. Она юркая.
– Нет! – опять сказала каракатица. – А вдруг рыба-пила по дороге перепилит обезьяну пополам!
– Кого же тогда послать?
– Вот что! – сказала каракатица. Она была старая и всё знала. – Пошли медузу. Всем известно, что обезьяна живёт на суше. Значит, чтоб достать её, надо вылезть из воды. А это может только медуза. Медуза хвастается, что у неё четыре ноги и ей нипочём ходить по земле. Пусть же достанет обезьяну.
– Слышишь, медуза? – спросил дракон.
– Слышу, – сказала медуза. – Только мне никогда до сих пор не приходилось доставать обезьян. Обезьяна – какая она с виду?
– У обезьяны красное лицо, красный зад и короткий хвост. Она любит лазить по деревьям и есть каштаны.
– А-а, – сказала медуза. Она хотела уже отправиться в путь, но задумалась и опять спросила: – А как достают обезьян?
– Конечно, тебе силой обезьяну не захватить. Ты маленькая, а она большая. Надо её обмануть.
– А-а, – второй раз сказала медуза и тронулась было в путь, но опять остановилась и спросила: – Как же я её на себе довезу, если я маленькая, а она большая? Мне будет тяжело.
– Что поделаешь! Придётся тебе потерпеть.
– А-а, – в третий раз сказала медуза, всплыла со дна моря наверх и поплыла по волнам далеко-далеко к югу.
Всю дорогу медуза думала. Она думала о том, как бы ей обмануть обезьяну, и дорога показалась ей короткой. А плыла она целых три дня.
Наконец далеко-далеко впереди на голубой воде показалась чёрная точка.
«Вот и Обезьяний остров!» – подумала медуза.
Она поплыла быстрей, добралась до берега, отряхнулась и вылезла на сушу. И сразу же она увидела дерево, а на дереве красный зад и короткий хвост.
«Вот она, живая обезьяна!»
– Здравствуй, обезьяна! – заговорила медуза. – Какая хорошая погода!
– Здравствуй, не знаю, как тебя зовут. Погода хорошая, это правда, а кто ты такая и откуда взялась?
– Я – медуза. Я живу на дне моря. Мне захотелось погреться на солнышке, и я всплыла наверх погулять.
Нечаянно заплыла сюда и вылезла на берег. У меня, видишь ли, четыре ноги. Мне все равно, что по воде плавать, что по суше ходить. А славный у вас тут островок!
– Лучший остров в мире, – сказала обезьяна. – Посмотри, какие у нас высокие деревья, сколько кругом орехов и каштанов. Тебе, верно, никогда ещё не приходилось бывать в таком прекрасном месте.
– Ну, как сказать! – ответила медуза. – Я похвалила твой остров потому, что я вежливая. Но ты сама должна понимать, что я видела на свете места и получше. Ведь я живу на дне моря!
– Неужели? – удивилась обезьяна и перебралась на ветку пониже: отсюда ей было слышнее. – А разве там можно жить?
– Что ты, неужели не знаешь? Неужели не слыхала про дворец морского дракона? Я живу около самого дворца.
– Слыхать-то слыхала, а видеть не пришлось, – призналась обезьяна. – Разве только на картинках…
– Ну, наше дно гораздо красивей, чем на картинках! – перебила медуза. – Ты даже не можешь себе представить, как там хорошо!
– Что же там хорошего? – спросила обезьяна. Медуза хотела было сказать, что там густая солёная вода и много-много тины и слизней. Ведь для неё это было самое вкусное. Но она вовремя вспомнила, что ей велели обмануть обезьяну, и сказала:
– Там очень высокие деревья, вдвое выше, чем у вас.
– А есть ли на них каштаны? – спросила обезьяна и перебралась на самую нижнюю ветку.
– Каштаны? Да сколько хочешь! Они растут у нас на всех деревьях. Не то что на каштановых, а даже и на соснах!
– О! – удивилась обезьяна. Она совсем слезла с дерева и подошла к самой воде. – Как бы я хотела побывать у вас. Медуза обрадовалась, но притворилась, что ей всё равно.
– Если уж тебе так хочется побывать у нас, я могу тебе, пожалуй, показать дорогу, – сказала она.
– Но ведь я не умею ходить по воде.
– Не умеешь? Жалко. Ну, да уж раз тебе очень хочется, так и быть, я повезу тебя на своей спине.
– Нет, как можно! Тебе будет тяжело.
– Не беспокойся, я потерплю.
– Ну, если ты так любезна, спасибо! Давай поедем. Медуза плюхнулась в воду, а любопытная обезьяна осторожно шагнула на её широкую спину, уселась на корточки и длинными
Руками ухватилась за бока медузы.
– Только потише, – сказала она. – Я боюсь свалиться в воду: спина и бока у тебя такие скользкие!
– Ничего, держись покрепче!
Медуза поплыла быстро-быстро. Дело было сделано: живая обезьяна сидела у неё на спине. Теперь медузе больше не о чем было думать. Ей даже стало скучно. К тому же она была болтлива и не любила молчать, когда есть с кем поговорить.
– Скажи, пожалуйста, – спросила вдруг медуза, – у тебя есть печень? Обезьяна удивилась:
– А зачем тебе это знать?
– О, это очень важно!
– Для чего же это важно?
– Так. Не могу сказать. Обезьяна даже испугалась. Она сразу поняла, что против неё что-то затевают.
– Нет, пожалуйста, скажи мне, – попросила она медузу . – А то вдруг окажется, что печень у меня совсем не такая, как тебе нужно.
Тут уж и медуза испугалась. Она забыла, чему её учили, и рассказала обезьяне всю правду:
– Твоя печень нужна для дочки морского дракона. Она заболела, и её никак не могут вылечить. Вот меня и послали за тобой. Когда я тебя привезу, у тебя возьмут печень, драконова дочка её съест и будет здорова.
Обезьяна так и задрожала от страха.
Она чуть не соскочила со спины медузы, но кругом было море. Что ей было делать? Попросить, чтобы медуза отвезла её обратно? Но ведь медуза её не послушается.
Обезьяна подумала немного и сказала самым спокойным голосом:
– Конечно, я с удовольствием отдам свою печень. У меня их много. Неужели же я пожалею одну или две печёнки, да ещё для кого? Для дочки морского дракона! Не такая я обезьяна, чтобы жалеть. Но отчего же ты не сказала мне этого сразу? Ведь я, как нарочно, оставила все свои печени дома.
– Как – оставила?
– Да так и оставила! Утром я их выстирала и повесила на дерево сушить. Печени надо раз в неделю стирать, а то они делаются грязные.
«Вот беда! – подумала медуза. – Хорошо ещё, что я вовремя её спросила».
– Эй, ты! – сказала она обезьяне. – Чего же я тебя даром везу? На что ты мне без печени?
– Верно, – ответила обезьяна. – Давай вернёмся на остров за печенью.
– А ты правду говоришь? Они и в самом деле висят там на дереве?
– Вот увидишь! У меня там есть одна очень хорошая, жирная печень.
– Так ты её и возьми, самую жирную. Хорошо?
– Непременно. Только поскорей довези меня до берега!
Медуза повернулась и поплыла обратно к острову.
Как только она очутилась у берега, обезьяна спрыгнула с её
Спины на землю, в два скачка добралась до дерева и ухватилась за нижнюю ветку руками и ногами.
– Что же ты так долго? – позвала её медуза. – Скорей! Мы и так потеряли много времени.
А обезьяна взобралась на самую верхушку дерева и показала медузе язык.
– Невежа! – рассердилась медуза. – Слезай скорей!
– И не подумаю! Спасибо за прогулку. Больше я на тебе не поеду.
– А печень? Как же я без неё останусь? – заплакала медуза.
– Как ты без неё останешься, мне всё равно. А вот я без неё не хочу оставаться. Ты думаешь, мои печени и в самом деле висят на дереве? Нет, у меня всего одна печень, и та у меня внутри, где ей и полагается быть.
– Так ты, значит, меня обманула? – Рассердилась медуза. – Ведь это же бессовестно! Я на тебя пожалуюсь морскому дракону.
– Не боюсь я твоего морского дракона. А если тебе уж так хочется получить мою печень, полезай ко мне на дерево сама. У тебя ведь четыре ноги.
Но лазить по деревьям медуза не умела.
– Послушай, – сказала она тогда, – а как же дворец морского дракона? Ты ведь собиралась на него посмотреть. А каштаны на соснах?
– Не нужны мне твои каштаны на соснах. Я люблю только каштаны с каштанов, – ответила обезьяна.
Так и пришлось глупой медузе возвращаться ни с чем. Она опять поплыла по волнам далеко-далеко на север, домой. И опять дорога показалась ей короткой: она всё время думала. Думала теперь она о том, отчего это обезьяна больше не хочет поглядеть на подводное царство.
А дома её уже три дня ожидал дракон и все его подданные.
– Где же обезьяна? – закричали рыбы, как только увидели медузу.
– На дереве, – печально ответила медуза. – Сначала я её обманула, а потом она меня. Я ей рассказала, что у нас на соснах растут каштаны. Обезьяне это понравилось. Она уселась ко мне на спину, и я её повезла. Но потом по дороге обезьяна вспомнила, что оставила свою печень дома, и нам пришлось вернуться на остров. А на самом деле обезьяна меня обманула: печень была у неё с собой. Ей просто не хотелось ехать к нам в подводное царство. Она думает, что каштаны на соснах не сладкие.
Морской дракон послушал-послушал медузу, потом ударил хвостом по дну и закричал: – Бейте её изо всей силы! Так бейте, чтобы все кости из неё выколотить! Такая дура и без костей проживёт.
Били медузу, били, били её, били – и вправду все кости из неё выбили.
С тех пор медуза и осталась без костей. И колышется она на волнах, как мягкий зыбкий комок.
На что дураку кости?

В фильме «7 самураев» Куросава Акиры а так же в одноименном анимэ есть эпизод, когда самурай спасает крестьянского ребенка, попавшего в заложники к разбойнику. Возможно, что эта сцена была основана на одной из героических историй о Минамото-но Ёринобу, включенных в «Кондзяку моногатари ею».
Произошло это не позднее 999 года. Губернатор Кавати Минамото-но Ёритомо был тогда правителем провинции Кодзукэ. В той же провинции вместе со своей женой и единственным сыном проживал великолепный воин, офицер Правого крыла стражи Внешнего дворца Фудзивара-но Тикатака.
Как-то раз в дом Тикатаки забрался вор. Хозяин поймал грабителя, надел на него оковы и оставил под надзором охранника. Однако вор освободился и попытался сбежать. Но это ему не удалось. Тогда он схватил маленького сына Тикатаки, который играл во дворе недалеко от дома. Разбойник спрятался с мальчиком во внутреннем амбаре. Крепко схватив ребенка за ногу и приставив к его животу острый меч, вор угрожал убить его.
Самого Тикатаки не было дома, когда все это произошло. Он находился на приеме у губернатора. Узнав неприятные новости о том, что его любимый сын взят в заложники, бесстрашный воин Тикатака очень испугался. В рыданиях он бросился к себе домой.
Увидев своего пятилетнего сына в руках разгневанного разбойника, Тикатака просто обезумел от злости. Он совершенно не знал, что ему делать. Вначале он был даже готов ворваться внутрь амбара, чтобы только освободить сына. Но разбойник угрожал убить мальчика в случае если кто подойдет к амбару. Ужасные слова негодяя остановили Тикатаку. Он отдал приказание никому не приближаться к вору. Воины оставались в засаде и наблюдали за действиями грабителя, а Тикатака отправился за помощью к губернатору.
Губернатор сразу же спросил у запыхавшегося Тикатаки, что у него случилось. Рыдающий Тикатака объяснил, в чем дело, рассказал, как злостный разбойник залез к нему в дом, а потом захватил его сына в заложники.
Мудрый Ёринобу начал успокаивать его: «Если вы будете так кричать, то люди могут решить, что в вас вселился дьявол. Опытному воину не подобает рыдать, подобно капризному младенцу. Если уж так будет угодно Небу, то пускай оно заберет вашего сына. Настоящий воин одолжен относиться к подобным ситуациям только так. Ёринобу убеждал плачущего отца в том, что надо меньше беспокоиться и быть бесстрашным. Он говорил именно то, что обязан был сказать.
Закончив свою недолгую речь, губернатор взял меч и вместе с Тикатакой отправился к его дому.
Если до этого свирепый разбойник громко кричал, то, заметив около амбара самого губернатора, он вдруг неожиданно притих. Ёринобу подошел к дверям амбара. Гра-битель схватил мальчика еще крепче и сильнее прижал к нему свой наточенный меч.
Приблизившись к внутреннему амбару, губернатор громко спросил вора: «Отвечай, негодяй! Зачем ты схватил и держишь у себя этого несчастного ребенка? Ты сделал это, чтобы убить его или чтобы самому остаться в живых?»
На что разбойник ответил охрипшим голосом: «Я бы ни за что не решился бы убить маленького мальчика. Зачем мне это? Я просто вор, а не убийца. А ребенка я схватил только из-за того, что хочу сам спастись. Вот и все, господин».
«Тогда слушай меня, — продолжал губернатор. — Я, Ёринобу, приказываю тебе бросить свой меч и отпустить мальчика. Наверняка, ты не раз слышал обо мне. Так, знай, что я на за что не позволю тебе убить этого ребенка. По-этому ты сейчас же отпустишь его и сдашься.
Мальчик продолжал отчаянно плакать, а разбойник замолчал на какое-то время. Потом он вышел из амбара, бросил на землю свой меч, отпустил сына Тикатаки и сказал: «Я сделал так, как вы мне сказали, господин. Я не мог ослушаться вашего приказа и благодарю вас».
По приказу Ёринобу воины схватили грабителя, притащили его во двор и посадили на землю перед губернатором. Разъяренный Тикатака был готов разорвать его на куски. Но губернатор остановил его. «Этот человек достоин того, чтобы им восхищались, — сказал Ёринобу. — Он настолько беден, что был вынужден заняться воровством. Только поэтому и забрался к вам в дом. После неудачного побега от охранника, разбойник схватил ваше-го сына, сделав это с единственной целью остаться в живых. А теперь он отпустил своего заложника по моему первому приказу. Его следует немедленно освободить».
После этих слов губернатор обратился к грабителю, спросив у того, чего бы он хотел. Но тот лишь рыдал и не мог ничего сказать.
Губернатор приказал дать ему еды. После чего разбойнику привели оседланного коня, а также принесли лук, колчан со стрелами и сумку с запасом сухого риса на несколько дней.
После того, как вор взобрался на лошадь, Ёринобу приказал ему уезжать. Тот снова последовал его приказу.
Разбойник отпустил мальчика-заложника после слов губернатора Ёринобу. Этот случай о спасении ребенка дает представление о Ёринобе, как о замечательном мудром невозмутимом воине и правителе, способном сострадать и в то же время не лишенном здравого смысла.
Сын Тикатаки, освобожденный по «приказу» Ёрино-бу, вырос и стал монахом в монастыре, расположенном на горе Митакэ.

Давным давно в местечке Мацуяма провинции Этиго жили-были муж с женою. У них был ребёнок, девочка, которую они очень любили.
Однажды собрался отец по делам в столицу: Киото. Дорога предстояла долгая. Уезжая, обещал он привезти подарки жене и дочери. И вот отец уехал.
Остались они одни. Когда было у матери свободное время, она принимала участие в играх девочки, рассказывала ей поучительные сказания древности, и так коротали они дни и месяцы.
Но вот, покончив со своими делами, вернулся из столицы хозяин. После взаимных приветствий, усевшись на своё место он раскрыл свою дорожную сумку и достал оттуда красивую куклу.
- Вот тебе подарок в награду, что хорошо хозяйничала, дочка, без меня, сказал он передавая куклу дочурке.
Девочка была в восхищении; ведь это совсем не то, что привозится вообще сюда на продажу с товарами из столицы. С сияющим от радости лицом занялся ребёнок куклой.
Затем муж достал из своей корзины зеркало.
- А вот и тебе гостинец, - сказал он, отдавая зеркало жене.

Жена почтительно взяла его и стала рассматривать. Выросшая в горной, глухой деревушке Етиго, особенно в те ещё тёмные времена, никогда от роду не видала она ничего подобного и теперь смотрела на него с недоумением.
- Что же это собственно за штука? – спросила она.
Муж рассмеялся.
- Эта штука называется зеркалом; в него можно смотреться.
Как меч составляет душу самурая, так точно душою женщины является зеркало. В такой деревне, как наша, конечно, не достать его при всём желании, но я давно уже слышал, что в столице они есть, и вот теперь, воспользовавшись удобным случаем, раздобылся таки одной штукой. Смотри же, обращайся с ним бережно.
Узнав, что это за штука, жена пришла в восхищение.
- Теперь я буду считать его просто за свою душу это драгоценное зеркало, и, конечно, буду обращаться с ним со всей осторожностью, - сказала жена и, почтительно подняв его несколько раз в уровень с головою, тут же уложила его в шкатулку.
Долго не видавшиеся муж, жена и маленькая дочурка собрались теперь вместе и долго ещё толковали они о том, да о сём и всё не могли наговориться...
А затем год за годом потекла обычная, без всяких происшествий жизнь. Окружённая любовью, попечениями благополучно росла да росла дочурка и вот, наконец, стала уже на возрасте.
Но не одно только хорошее на свете; и месяц не всегда бывает круглым, и цветы цветут не постоянно. Так и на этот счастливый дом нежданно-негаданно нагрянула беда. А случилось не больше ни меньше, как то, что жена вдруг заболела.
Конечно, любящая и почтительная дочь приняла на себя все заботы о матери, как только она заболела. Она безотлучно находилась у изголовья больной, поила её лекарствами, растирала её и всячески ухаживала за ней, сама почти не смыкая глаз. Но не исповедимы судьбы человеческие. Почтительная любовь и преданность дочери, лекарства врача, всё это по-видимому было бессильно...
Однажды мать притянула дочь поближе к своему изголовьюи, держа её за руку, долго всматривалась ей в лицо, а потом, вздохнув, горько заговорила.

- Теперь мне уже, видно, не выздороветь, и если я умру, то ты должна ещё больше, ещё нежнее и почтительнее проявлять твою дочернюю любовь к отцу.
Тут она достала из под изголовья шкатулку, которая всё время хранилась там, и вынула из шкатулки зеркало.
- Я оставляю его тебе на память обо мне. Когда после моей смерти, ты затоскуешь обо мне, достань это зеркало и смотри в него... всегда, неизменно всегда ты увидишь в нём меня.
Она передала зеркало дочери и, высказав в этих словах всё, что ей хотелось, свою последнюю волю, стала дышать слабее и слабее и любящей матерью, как была, тихо, тихо отошла в иные светлые обители.
Велико было горе, беспредельно было отчаяние дочери и мужа.
Но шли дни за днями, а скорбь и печаль в нежно привязвнном сердце дочери не уменьшались... но вдруг она вспомнила предсмертные слова матери.
- Тогда, оставляя мне на память о себе зеркало, она сказала, что когда бы я ни посмотрела в него, она сейчас же явится в нём. Удручённая скорбью я совсем забыла об этом. Достану его теперь, посмотрю, - подумала девушка и, вынув зеркало из шкатулки, пристально стала смотреть в него. И совершилось тут чудо. В зеркале появилась фигура матери, какою она была в молодости; она, совсем она, вот, вот заговорит.
Девушка была поражена и вне себя от радости стала говорить:
- Значит, душа матери поселилась в это зеркало и, проникшись сожалением ко мне, проявляется в нём, когда я начинаю тосковать по ней. О, благодарю, благодарю тебя, какую радость дала ты мне! – С тех пор утром и вечером смотрела она в зеркало и тем облегчала глубокую скорбь свою.

Между тем со смерти матери прошёл год, и вдовый муж, уступая настояниям родственников, ввёл в дом другую жену, которая стала для девушки мачехой. Но, несмотря на то, что она была не родной матерью, а только мачехой, кроткая по характеру девушка не сторонилась её и почитала всё равно, как свою родную мать. Но не долго так было. Мало-помалу начались со стороны мачехи придирки. Нет, нет, да и начнёт она наговаривать мужу про падчерицу не то, так другое; но муж, зная, что таковы уж все мачехи, не брал совсем во внимание её наговоры; наоборот, ещё больше, ещё нежнее стал любить свою дочь, так как к любви примешалась и жалость к ней. Это ещё больше злило мачеху и, хоть она и не высказывала на словах, но в глубине души замыслила злое дело – так или иначе выгнать падчерицу совсем из дома.
И вот как-то стала она плакать и просить мужа отпустить её домой к родителям, не может она больше жить в доме мужа, нести такие муки, и боится за свою жизнь.
- В чём дело, - спросил её муж.
- Ненавидит меня падчерица, закрывается в своей комнате и колдует там над сделанным из дерева моим изображением... Муж сразу не поверил этому, но, подумав, он вспомнил, что с недавнего времени стала его дочь подолгу быть у себя в комнате. И чтобы всё это выяснить отправился он в комнату дочери.
Несмотря на все наговоры мачехи, падчерица относилась к ней почти как к матери; но мачеха со своей стороны не платила ей тем же. Что ни утро, что ни вечер, чуть только урвётся у ней свободная минута, уходила она в свою комнату и, вынув заветное зеркало, не отрываясь, глядела в него.
В это день тоже, как и всегда, затворившись в своей комнате, смотрела она в зеркало, как вдруг неожиданно отодвинулась передвижная дверь и в комнату вошёл отец. Смутившись, она быстро спрятала зеркало в широкий рукав одежды.
- Послушай дочь! Что ты делаешь теперь здесь одна? Что такое спрятала ты в рукав? Покажи сейчас же что это такое?
Девушка сначала молчала и ничего не говорила. И отец уже стал думать, что, наверно, права жена, что-то нехорошее задумала моя дочь.
Ничего не оставалось девушке и она вынула из рукава зеркало.
- Вот что. Я смотрела в него, - сказала она, кладя зеркало перед отцом. Он не ожидал этого.
- Да, ведь, это то самое, что я когда-то принёс в подарок твоей матери из столицы. С какой же собственно целью ты смотрелась в него.
- Ах! В этом зеркале особое чудесное свойство. – Затем девушка подробно, без утайки, передала отцу предсмертное завещание покойной матери, но отец всё ещё, как будто был в сомнении.
- Душа матери находится в этом зеркале, и всякий раз, как ты начинаешь тосковать по ней, она появляется в нём?
- Невероятно это что-то.
- Нет, нет, я и чуточки не лгу. Ты не веришь? Вот, смотри! Поставив зеркало против своего лица, так что оно отразилось в нём, она убеждённо воскликнула:
- Вот она. Ты всё ещё будешь сомневаться? При виде этого отец только всплеснул руками.
- Действительно, ты удивительно почтительная, любящая дочь. Лицо, которое отражается в зеркале, это твоё собственное лицо. Ты считаешь его изображением матери; но ведь ты и покойная мать точь в точь похожи одна на другую это именно и думала тогда мать, завещая тебе зеркало; в этом сказалась её мудрость. Не зная этого, ты видела в нём только изображение матери, и облегчая скорбь свою, глядя на него каждое утро, каждый вечер... нет, не козни в этом, глубокая любовь дочери сказалась тут.
Я глубоко тронут этим.
И как только мог я не понять таких чувств, как мог поддаться словам твоей мачехи, чуть не возненавидел тебя, делал тебе упрёки! Прости меня, дочь моя! И отец залился слезами.
Стоявшая уже давно за дверью мачеха, вдруг решилась на что-то, и, войдя быстро в комнату, преклонилась перед девушкой.

- Виновата я, виновата. Не зная твоего преисполненного дочерней любовью сердца, я по свойственному мачехе чувству, сильно возненавидела тебя, незнающую ненависти, тебя, ни в чём неповинную. Я наговорила на тебя отцу. Велико заблуждение, велика вина моя. Но изменилась отныне душа моя, и хотя не родная ты дочь мне, хотя не рождала я тебя в болях и муках, всё же буду любить я тебя, сколько сил моих. Пусть всё, что было до сих пор, забудется, как водою унесённое, прошу тебя люби меня, как родную мать свою. – Краска раскаяния покрыла лицо её, и она, не переставая, просила прощения.
Успокоился тогда и отец. После этого мачеха и падчерица стали дружны и неразлучны, как рыба с водою. Никогда уже больше не появлялось у них и тени несогласия...
И стала легка им жизнь, и стал их дом полной чашей.

На краю деревни Тояма, почти у самого леса, жили старик со старухой. Однажды осенним вечером они сидели и грелись у печки. По крыше стучал дождь, в домике было холодно и сыро. - Кого ты боишься больше всего на свете? - спросила старуха старика. Старик подумал и ответил:

- Конечно, тигра. Страшнее тигра нет никого на свете!
Старуха покачала головой:
- Это верно, тигр страшный зверь. Он нападает на овец, на коров и даже на лошадей. Но ведь у нас с тобой скота нет, что ж нам, беднякам, бояться тигра? Нет, я гораздо больше боюсь ямори, они такие противные, скользкие. Смотри, вон один уже ползёт!

И старуха показала на потолок: по потолку медленно полз ямори - маленькая серая ящерица.

А за окном притаился в это время тигр. Это был молодой, глупый тигр. Он крался вдоль стен и хотел пробраться в домик, чтобы съесть старика и старуху.

Слух у тигра острый. Стоя под окном, он услышал, что больше всего на свете старуха боится ямори.

Тигр обиделся. “Что это за ямори? До сих пор я думал, что страшнее меня нет никого. А выходит, что ямори ещё страшней. Хотел бы я посмотреть на этого зверя”, - сказал про себя тигр.

И он задумался о том, какая морда, какие клыки и лапы должны быть у ямори, которого люди боятся больше, чем самого тигра. В темноте ему представились самые страшные чудовища, какие только могут представиться молодому и глупому тигру ночью, в дождь, под чужим окном. И тигру стало страшно. Ему казалось, что ямори вот-вот выскочит из домика и набросится на него.

Вдруг старик в домике крикнул:
- Ай, ползёт!
Тут бедный тигр задрожал от ужаса и пустился бежать так быстро, как мог, так быстро, как никогда не бегают старые, умные тигры.

Только добравшись до самого леса, тигр побежал тише.
“Ну, теперь ямори далеко от меня, а я далеко от ямори”, - подумал тигр.
Он почти успокоился и хотел уже передохнуть, как вдруг опять задрожал от страха: что-то вскочило ему на спину.

“Ямори!” - подумал тигр.
На самом деле это был не ямори, а человек, деревенский конокрад.
Он давно уже стоял под деревом на опушке леса и посматривал, не бродит ли где-нибудь поблизости отвязавшаяся лошадь.

И вдруг он увидел, что к опушке леса бежит кто-то на четырех ногах.
От жадности у вора зарябило в глазах: ему показалось, что это жеребёнок. Конокрад изловчился, прыгнул на спину тигру и вцепился ему в шею.

А тигр со страху не разобрал, кто на него вскочил, да он и не мог видеть, что делается у него на спине. Ещё больше испугался тигр и пустился бежать во второй раз, да так быстро, как никогда не бегают старые, умные тигры.

Конокрад еле держался у тигра на спине. Никогда до сих пор он не видел, чтобы жеребёнок бегал так быстро. Испугался конокрад и ещё крепче ухватился за шею своего “жеребёнка”.

А тигру показалось, что это страшный ямори запустил в него свои когти. Он помчался ещё быстрей. А чем быстрей он бежал, тем крепче цеплялся за его шею конокрад, а чем крепче цеплялся за его шею конокрад, тем быстрее бежал тигр. Так, пугая друг друга, неслись они в глубь леса.

Тигр знал, что в лесу есть гора, а под горой глубокая яма. К этой яме он и бежал.

“Надо сбросить ямори в яму! Если не сброшу, он меня съест”, - думал тигр. Наконец он подбежал к самому краю ямы и что есть силы тряхнул головой. От толчка конокрад разжал руки, перекувырнулся и полетел вверх ногами в яму.

Тут только тигр перевёл дух и медленно поплёлся прочь.
Он очень устал за этот вечер.
Хвост у него повис, морда опустилась, и всё, что было на морде, тоже обвисло - и усы, и брови, только нос не обвис: нос у тигра плоский и поэтому висеть не может.

Неподалёку от ямы сидела на дереве обезьяна. Когда тигр бежал мимо неё, она показала на него пальцем и засмеялась.

- Отчего ты смеёшься? - спросил тигр обиженно.
- Уж очень у тебя смешной вид! Что с тобой?
- О, что со мной! Я сейчас видел ямори! - сказал тигр.
- А что это такое - ямори? - спросила обезьяна.
- Это страшное чудовище! Оно кинулось на меня и вскочило мне на спину. Но я не испугался. Я побежал к яме и сбросил чудовище на дно.

Обезьяна оскалила зубы и ещё громче засмеялась:
- Ах ты, дурак, дурак! Я видела, кого ты сбросил в яму. Это был вовсе не ямори, а человек.

Тигр рассердился:
- Обезьяна, а .говоришь дерзости.
Докажи, что это был не ямори, а человек!
- Что ж тут доказывать? Пойди сам к яме да и посмотри!
Тигр поёжился. Очень ему не хотелось возвращаться к яме. Но и отказаться нельзя было - стыдно перед обезьяной. Он стоял на месте и переминался с ноги на ногу, а так как у него было целых четыре ноги, то это продолжалось очень долго. Обезьяна посмотрела на него и опять засмеялась:

- Ну и трус же ты! Давай пойдём вместе.
Обезьяна слезла с дерева и храбро зашагала к яме.
Ничего не поделаешь, пришлось тигру пойти за обезьяной. Но до самой ямы он не дошёл, а остановился недалеко от края, спрятался за деревом и стал ждать, что будет.

Обезьяна подошла к яме и нагнулась.
- Ну, что там? -спросил тигр из-за дерева.
- Не знаю. В яме темно, ничего не видно. Как тут разберёшь, кто сидит в яме?

Обезьяна задумалась.
- А, придумала! Опущу-ка я туда хвост и пощупаю.
А надо сказать, что дело это происходило давным-давно. Обезьяны были тогда не такие, как теперь. У них был длинный-длинный хвост, такой длинный, что обезьяна могла свободно закинуть его себе на плечо и обмотать несколько раз вокруг шеи, как шарф.

Вот такой длинный хвост обезьяна и опустила в яму.
А в яме барахтался конокрад. Он пробовал вскарабкаться по отвесной земляной стене наверх, но каждый раз земля обваливалась и он падал на дно.

И вдруг он увидел, что в яму опускается какая-то длинная верёвка.
“Наконец-то пришли мне на помощь!” - обрадовался конокрад.
Он подпрыгнул, крепко ухватился обеими руками за обезьяний хвост и повис на нём.

Обезьяна сразу почувствовала, что за хвост кто-то уцепился. Она испугалась и дёрнула хвост кверху, но вытянуть его не могла, потому что конокрад был тяжёлый и крепко держался за хвост.

Тянула обезьяна, тянула, дёргала-дёргала, но так и не вытянула хвост. Только лицо у неё покраснело от натуги. А конокрад услышал, как она кряхтит, и подумал:

“Вот как стараются добрые люди меня вытащить! Только бы мне не сорваться!”
Подумал он это и ещё крепче уцепился за хвост.
Обезьяна так и завизжала от боли. Тигр услышал её визг, осторожно выглянул из-за ствола и увидел, что обезьяна мечется по краю ямы, дёргается изо всех сил, а отойти от ямы не может.

“Вот беда! - подумал тигр. - Видно, ямори поймал обезьяну за хвост. Сейчас он взберётся по хвосту наверх и выскочит!”

Тигр зажмурился от страха и в третий раз пустился бежать, да так быстро, как никогда не бегают старые, умные тигры.

А обезьяна и не заметила, как он убежал. В последний раз собрала она все свои силы и выдернула хвост. Но тут её длинный хвост оборвался и упал на дно, а у обезьяны остался только самый корешок хвоста.

С той поры хвост у обезьяны короткий, а лицо красное.

Как известно, долгое время главным оружием самурая считались лук и стрелы. Многие опытные воины обладали неповторимым искусством стрельбы из лука, но навряд ли кто-то из них мог бы сравниться в этом с Мина-мото-но Райко.
Случай, описанный ниже, произошел, когда император Сандзё (976-1017) был еще наследным принцем. Тогда он жил в Хигаси Сандзё.
Минамото-но Райко, великолепный воин, сын Тада-но Мандзю (Минамото-но Мицунака), был в то время на военной службе у императорского двора и являлся главным военным помощником Сандзё.
Как-то раз, прогуливаясь по южной стороне Синдэн, наследный принц увидел лисицу, гревшуюся на солнце. Недалеко от того места, где остановился принц, стояли и разговаривали двое знатных воинов. Одним из них и был Райко.
Сандзё подошел к Райко и, протянув ему лук и стрелу хикимэ, попросил подстрелить лисицу, забравшуюся под свес крыши к юго-востоку. Райко был уверен, что с такого большого расстояния он не сможет поразить цель. Он уже был человеком в годах, поэтому не всегда мог отчетливо видеть столь далекие мишени.
«Не думаю, Ваше высочество, что я смогу попасть в эту лисицу, — сказал Райко принцу. — Если бы вы обратились с этой просьбой к какому-нибудь другому воину и он промахнулся, то в этом не оказалось бы ничего предосудительного. Но для меня это будет настоящим позором. Будь я помоложе, то и скачущего вдалеке оленя поразить бы смог. Но сейчас я знаю, что не попаду, и поэтому должен отказать вам».
Райко надеялся, что во время его разговора с принцем лиса убежит. Но лисица оставалась лежать на своем прежнем месте, и, казалось, она и не думала куда-либо уходить.
Неугомонный Сандзё настаивал на своем. Он продолжал уговаривать Райко выстрелить. Вконец замученный этими уговорами, Райко согласился. Он закатал рукава, взял у принца оружие, положил стрелу на лук. Уже было приготовившись стрелять, он вдруг опустил лук и обратился к Сандзё: «Все же я не уверен, мой господин, что смогу подстрелить эту лисицу. К сожалению, лук недостаточно тугой, да еще стрела хикимэ слишком тяжела для такого большого расстояния. Для меня будет еще большим позором, если стрела не долетит до своей цели».
Однако Райко никак не мог переубедить наследного принца. Деваться было некуда — пришлось стрелять. Он
еще раз положил стрелу на лук, натянул тетиву и выстрелил. Райко даже не заметил, куда полетела стрела хикимэ. Но зато он отчетливо видел, как спустя несколько секунд в пруд свалилась мертвая лисица. Это было настоящее чудо.
Сандзё тут же приказал одному из своих слуг пойти и достать из воды застреленную лису. Через некоторое время на земле перед принцем лежала мокрая лиса со стрелой хикимэ в груди.
Даже самый сильный, зоркий и опытный лучник не смог бы попасть в цель с такого большого расстояния. К тому же лук был очень слабый и стрела тяжелая. Это по силам только меткому Райко. Так подумал каждый из свидетелей этого удивительного случая, в том числе и сам наследный принц.
Сандзё был настолько удивлен увиденным, что он не знал, как ему выразить свой восторг и восхищение умением Райко. Поэтому чуть позже он подарил Райко самого лучшего коня из императорских конюшен. Приняв от наследного принца подарок, Райко признался в следующем: «На самом деле это была не моя стрела и не моя заслуга. Чтобы не опозорить моих великих предков, божественные силы, хранящие меня, помогли мне попасть в цель. Постарайтесь это понять».
После этих слов восхищению виртуозным лучником Райко не было предела.

Синмэн Мусаси-но-Ками Фудзивара-но-Гэнсин, более известный под именем Идзуми Миямото Мусаси, родился в деревне Миямото в области Мимасака в 1584 г. Этот человек стал легендой ещё при жизни и с ним связано очень много историй.

Когда Миямото Мусаси, один из самых известных мастеров фехтования, был ещё ребенком, некий Гэнрю Сасаки, известный боец и управляющий рода Мори из провинции Аки вызвал на поединок его отца и проиграл. Сасаки не смог перенести позора, который заключался в том, что противник оставил ему жизнь, и позже предательски убил его. Месть на долгие годы стала главной мыслью, занявшей всё существо юного Мусаси. Ради осуществления своей мести молодой самурай тренировался в искусстве владения мечом с необычайным упорством, а затем долгое время искал своего противника по всей стране. Он нашёл его на Кюсю и они встретились в поединке на пляже Ганрюдзима. Поединок происходил ночью, в кромешной тьме от песка, поднятого с пляжа тайфуном. Мусаси сражался двумя мечами и одержал победу.

Рассказывают, что однажды Миямото Мусаси путешествовал в провинции Ига. В дороге он встретил незнакомого самурая. Мощь исходящая от его попутчика не оставляли места для сомнения. Перед ним стоял Ягю Дзюбэи известный как боец не знающий поражений. Для Ягю Дзюбеи тоже стало ясно, что перед ним известный всей Японии мастер меча. Проверить свои силы в поединке с таким противником было вопросом чести для каждого из них. Пройдя несколько метров, Мусаси повернулся, одновременно, то же сделал и Дзюбэи. "Я прошу прощения, - произнёс Миамото Мусаси - Я полагаю, что вы Ягю Дзюбэи". "Да, это так, - ответил Дзюбэи, - А вы, я полагаю, Миамото Мусаси?" Мастера молча смотрели друг на друга некоторое время. Поединок, который должен был закончиться гибелью одного из мастеров, не мог удовлетворить обоих. Оба самурая отправились в ближайшую корчму и приказали принести им чай и доску для игры в "го". В течение трёх чесов непрерывной игры ни одному из мастеров не удалось достичь преимущества над противником. Когда не осталось сомнения, что силы равны, оба одновременно встали, поклонились и вышли в темноту ночи. Мусаси свернул на дорогу вправо, Дзеюбэи влево. Больше в жизни они никогда не встречались.

В другой раз, путешествуя, Мусаси забрёл на постоялый двор. Усевшись в углу, он положил рядом меч и заказал обед. Вскоре в комнату ввалилась подвыпившая компания. Пришельцы были с ног до головы увешаны оружием и выглядели разбойниками с большой дороги. Приметив одинокого посетителя и его великолепный меч в драгоценных ножнах, бродяги сбились в кучу и принялись шептаться. Тогда Мусаси спокойно взял палочки для еды и четырьмя уверенными движениями поймал четырёх жужжавших над столиком мух. Бродяги, видевшие эту сцену, бросились наутёк, отвешивая низкие поклоны.

Когда-то, в одной из провинций, жил молодой мастер фехтования на мечах. Он победил многих известных противников, и в один прекрасный день его учитель, поняв, что больше ничего не может дать своему ученику, посоветовал юноше пойти в ученики к знаменитому мастеру Миамото Мусаси.

Ученик с радостью отправился в путь. С нетерпением он ожидал встречи с легендарным Миамото, надеясь на комплименты и похвалы в свой адрес. Но приём оказался неожиданно холодным. Новый учитель молча протянул ему меч и отправил рубить дрова.

Так прошел год. Терпение молодого фехтовальщика подошло к концу, и, не выдержав, он набрался храбрости и подошёл к Мусаси: "Мастер, когда вы будете учить меня пути меча?"

Мусаси с деланным удивлением посмотрел на него: "А, это ты... Ну, пойдём..." И, приведя его в зал, заставил ходить по узкой кромке татами.

Так прошёл еще год. И вконец отчаявшийся молодой человек снова обратил на себя внимание учителя. И снова Мусаси сделал вид, что забыл о нём. Но на этот раз сказал: "Собирайся. Завтра пойдём в горы, и я научу тебя пути меча..."

Они долго карабкались вверх по камням и наконец присели передохнуть на краю расселины. "Принеси воды", - сказал Мусаси, указывая на текущий на другой стороне расселины ручей. Ученик подошёл к краю, ступил на перекинутое через пропасть бревно, но, когда взглянул вниз, у него закружилась голова, и он через силу вымолвил: "Я боюсь".

"Боишься? - переспросил Мусаси.- Ну что ж, тогда послушай меня. Главный принцип всех боевых искусств кроется в одной формуле: "син - вадза - тай" (разум - техника - тело). Когда встречаются развитое тело и развитая техника, побеждает развитая техника, а когда встречаются развитый разум и развитая техника, то побеждает разум. Так вот, когда ты пришёл ко мне, ты уже был мастером, но у тебя был недостаточно мощный удар, тебе не хватало силы - это я определил с первого взгляда, и поэтому целый год ты рубил тонким мечом толстые дрова. Потом я увидел, что у тебя есть ошибки в технике передвижения, и ты год ходил по узкой кромке. А сейчас не можешь пройти по бревну". Ученик прошёл на другой берег и постиг путь меча.

Лет пятьсот назад в деревне Асамимура, что в округе Он сенгори провинции Ийо, жил один добрый человек по имени Токубей. По всему выходило, что родился он под счастливой звездой. Упорным трудом ему удалось накопить много денег. По натуре же он был честным и справедливым. Так что не было ничего удивительного в том, что жители деревни выбрали его своим мураоса. И лишь в одном ему отказали боги: дожив до сорока лет, Токубей так и не познал радость отцовства. В этой деревне находился знаменитый храм, называвшийся Сайхойи. Он был посвящен всесильному божеству Фудо Мйо О, Токубей вместе со своей женой каждый день посещали это священное место и возносили свои молитвы в надежде на то, что божество смилостивится над ними и они обретут радость и опору в своей дальнейшей жизни.

И вот, как это часто бывало в те времена, их мольбы были услышаны и в семье Токубея родилась дочь. Цуйу — такое она получила имя. Малышка росла очень быстро, и материнского молока скоро стало не хватать. Тогда для своей ненаглядной староста нанял кормилицу. Ее звали О Содэ.
Когда же в возрасте пятнадцати лет О Цуйу превратилась в веселую очаровательную девушку, глядя на которую радовался взгляд каждого жителя Асамимуры, к ней подкралась болезнь. Ее обследовал деревенский врач, затем был приглашен знаменитый врач из столицы провинции Ийо, — но оба они сходились на одном: О Цуйу должна умереть.

Услышав об этом, ее кормилица О Содэ, любившая девушку так же сильно, как ее любили родные отец и мать, пошла в храм Сайхойи. Там она обратилась со словами, горячими от ее слез, к всесильному Фудо Сан. О чем она молилась, о чем просила Божество, вы скоро узнаете.

Прошел двадцать один день с тех пор, как врачи вынесли свой приговор. И не было в округе человека более печального, чем Токубей. А О Содэ каждый день все это время приходила в храм Сайхойи и о чем то все просила, просила Фудо Сан.

Неожиданно О Цуйу полностью выздоровела и стала еще краше. Токубей решил отпраздновать это счастливое событие богатым пиром, на который он позвал всех жителей деревни. Но тем же вечером после празднества кормилице О Содэ вдруг стало плохо. Она лишилась чувств. Позвали врачей, и те сказали, что бедная женщина умирает. У постели О Содэ собрались Токубей со своей женой и О Цуйу. Опять горе и плач завладели домом старосты.

Постепенно сознание вернулось к бедной О Содэ, и, глядя на окружающих ее, она прошептала:
— Вот и пришло время сказать вам то, о чем вы не знали. Мои молитвы были услышаны. Ведь я просила всесильного Фудо Сан о том, чтобы он разрешил умереть мне вместо нашей О Цуйу. И мне была оказана эта великая милость. Я счастлива и прошу вас не горевать о моей кончине.

В комнате воцарилось молчание после того как были произнесены эти слова. О Содэ о чем то задумалась, вздохнула и снова заговорила, теперь совсем еле слышно:
— За мной остался один долг. Там, в храме Сайхойи, я пообещала Фудо Сан, что посажу сакуру в саду около его священных стен. Я хотела, чтобы это дерево росло в знак моей благодарности и в память того, что здесь произошло. Но вы видите, я уже не в состоянии сделать это сама. Поэтому я прошу вас исполнить мой обет вместо меня. Дорогие мои друзья, прощайте и не забывайте, что для меня было счастьем умереть вместо О Цуйу.
После похорон О Содэ Токубей выбрал молодое вишневое дерево. Оно было самым красивым из всех росших в провинции Ийо. Всей семьей оно было посажено в прекрасном саду у стен храма Сайхойи. Деревце хорошо прижилось. А уже на следующий год, на шестнадцатый день второго месяца, в печальную годовщину смерти О Содэ, оно вдруг расцвело самым чудесным образом. И так оно продолжало цвести подряд двести пятьдесят четыре года, расцветая каждый раз на шестнадцатый день второго месяца. Бело розовые цветы этой сакуры были точь в точь как соски женской груди, переполненной молоком. И люди прозвали ее Убасакура, что означает: вишневое дерево кормилицы.

Тэссю Ямаскэ, ставший секретарем императора Мэйдзи и одним из основателей современного кендо, родился в Эдо (Токио) в семье самурая в 1836 году под именем Тэцутаро Оно. Уже в детстве обнаружил большие способности к каллиграфии и фехтованию, а с 13 лет присоединился к отцу в его ежедневных сеансах дзадзена. В 17 лет он стал обучаться искусству кэндо и содзюцу (владению длинным копьем) у известных мастеров: Сусаки Тиба и Сэйдана Ямаскэ. После скоропостижной смерти последнего он женился на его младшей сестре и был принят в семью Ямаскэ.

Молодой Ямаскэ отличался большой силой, ростом, весом и очень скоро стал самым уважаемым учеником в додзе Тиба. Однажды в Эдо приехал знаменитый мастер меча Дзимэй Адзари, которого решительный Ямаскэ вызвал на поединок. После долгой борьбы Ямаскэ, используя свои физические преимущества, поверг противника на землю. После этого они сели лицом друг к другу, и Адзари спросил: "Что вы думаете о нашем поединке?" Ямаскэ ответил: "Это была трудная схватка, но к счастью, я победил."
- "Это не так,- ответил Адзари,- прежде чем я оказался на земле, я прошел вашу защиту и нанес удар в грудь." И действительно, три бамбуковые полоски протектора были сломаны. Ямаскэ отказывался этому верить, но в конце концов понял, что был побежден. По обычаю, он стал учеником победившего его мастера.

Тренируясь с Адзари, Ямаскэ убедился в его силе. Было невозможно заставить его отступить или навязать оборонительную тактику. Его тело было как скала, а его устрашающий взгляд никогда не покидал лица противника. Киай (духовная сила) Адзари была слишком велика для Ямаскэ. Многие годы, закрывая глаза, Ямаскэ, казалось бы, видел разящий меч учителя.

Обеспокоенный этим постоянным видением, Ямаскэ обратился за помощью в Киото к одному мастеру дзена, который дал ему коан - традиционный тип загадки, который дзенские монахи прелагали ученикам, чтобы создать условия для "прорыва" обыденного сознания и достижения состояния озарения. Этот коан гласил:

Когда встречаются два вспыхнувших меча,
Некуда бежать,
Двигайся! Двигайся!
Как цветок лотоса, расцветший в ревущем пламени,
Наполни себя божественной силой!

Более 17 лет, на фоне своей триумфальной политической карьеры, Ямаскэ не мог решить эту задачу, хотя подвергал свое тело и сознание крайним испытаниям, толкая себя к пределу во всем, что делал. Наконец, в возрасте 45 лет, ранним утром 30 марта 1880 года, во время дзадзена смысл коана неожиданно открылся ему. Он утратил чувство времени и пространства, и угрожающий меч Адзари изчез. Это было состояние "отсутствия врага", о котором часто говорил наставник.

На следущее утро, когда Ямаскэ пришел в додзе, Адзари тотчас же увидел громадную перемену. А один из учеников, собираясь вступить с ним в поединок, вдруг отбросил меч и воскликнул: "Сэнсэй, пожалуйста, остановитесь!" - "Почему?"- спросил Ямаскэ. "я тренировался с вами много лет,- ответил ученик,- но никогда не ощущал такого ужасающего присутствия".

В давно минувшие времена был великий воин по имени Тавара Тода Хидесато.
Собственно имя его было Фудзивара Хидесато и существует интересное предание относительно того, почему его прозвали Тавара Тода. Однажды Хидесато шёл себе потихоньку по мосту Сета (1). Вдруг путь ему преградил огромнейший змей.

Но Хидесато не испугался, а просто переступил его и пошёл дальше. Вдруг позади себя он услышал чей-то голос. Он обернулся и увидел вместо змея человека, который отвешивал ему поклоны до земли. Хидесато удивился.
- Есть у меня к тебе настоятельная просьба. Не откажи выслушать её.
- Я Дракон пребывающий в этих водах под мостом.
- Жили мы себе припеваючи, мирно, да тихо. Но вот за последнее время повадился ко мне Стоног (2), отвратительное чудовище, живущее на этой вот самой Микамияма (3), что видится впереди. Он похищает моих сыновей и внуков. А мне не одолеть его, такой он большой. Вот и решил я просить помощи у людей. Стал я выходить, сюда, на мост в своём настоящем виде и поджидать какого-нибудь смелого и бесстрашного витязя. Но пока такого не показывалось, все убегали завидев меня. Вот только ты не испугался, а переступил и пошёл дальше.
- Ладно, - сказад Хидесато.
- Жаль мне тебя, помогу, так и быть.
- Стоног приходит в определённое время, - сказал Дракон.
- Но ещё рано и я приглашаю тебя в своё жилище передохнуть и откушать со мной.
Они спустились под мост, Дракон разделил толщу воды и они прошли во дворец. Хидесато только слышал об этом дворце, но никогда не видел его. Он шёл и с любопытством поглядывал по сторонам.
Собственно дворец Дракона (4) должен был находиться на дне моря. Это прекрасный дворец, лучше даже чем знаменитый храм предков Отамая в Никко (5). Столбы в нём коралловые, черепица на кровле черепаховая. Этот же находился под мостом Сета на дне озера Бива, и, конечно, должен был несколько отличаться от того дворца, который на дне моря. Но он был также прекрасен.
Стало смеркаться. Наконец перевалило за полночь.
Вдруг впереди показались вдали два огненных сверкающих шара и понемногу, понемногу стали приближаться ко дворцу. Дракон кинулся к Хидесато.
- Идёт, идёт! Это глаза Стонога, вот эти огненные шары. Убей его скорее. Вот он, всё ближе и ближе! – он сильно волновался и совсем переменился в лице. Но Хидесато был совершенно спокоен.

- Так это глаза Стонога, огненные шары? Однако не из маленьких же он. Но не зачем так волноваться. Тут он взял в руки заранее ещё приготовленные лук и стрелы. Как полный месяц, согнул он тугой рогатый лук и, прицелившись в Стонога, спустил тетиву. С унылым свистом полетела смертоносная стрела. Высоко взвилась она в воздух и угодила прямо, куда направлена была, в темя Стонога. Но тут случилось нечто необыкновенное. Со звоном, бессильно отскочила стрела назад, не пробив даже покровов. Жаль! Вторую стрелу пустил он из своего лука, но отскочила и вторая, а Стоногу хоть бы что.
Дракон насмерть перепугался.
- Пропало всё, - решил он, - уж если бессильны против Стонога даже стрелы такого великого воина. – Полумёртвый от страха он дрожал, как лист. Хидесато сам был поражён тем, что его стрелы отскочили, не сразив Стонога; но тут он вспомнил, что Стоног, как говорят, боится слюны.
- Ладно, - сказал он – третий раз всему голова. Теперь не отскочит. – Он забрал в рот остриё стрелы и, смочив обильно слюною, наложил её опять на тетиву. Призывая имя бога войны Хатимана, вымерил он глазами расстояние и послал калёную стрелу в Стонога. Прямо пошла пернатая и угодила Стоногу в самую середину темени, вонзилась в него; только хрястнуло кругом.
И удивительное дело. В тот же момент загрохотал гром, заревел и засвистел ураган. Поднялся такой сильный, такой ужасный шум, что, казалось, рушатся и небо, и земля. Дракон и его подданные в страхе только шептали заклинания. «Кувабара, Кувабара!» (6), не переставая повторяли они, сбившись все в углу.
Между тем стало светать. Наступила тихая и ясная погода. Не было видно и признаков такого гада, как Стоног.
- О какая радость; теперь Стоног уничтожен. – говорил Дракон, выйдя из угла и глядя на гору.
- Теперь можешь быть спокоен. Вот он сражённый моей стрелою. – Хидесато указал на громадный плававший в воде труп. Вся вода кругом была совершенно красная, словно тут разлили повсюду красную краску, бени. (7)
- Ты отомстил за моих загубленный родственников. Дракон плакал радостными слезами. Все почтительно кланялись и благодарили Хидесато.
- Первый витязь в Японии! – величали и прославляли они его.
После начался пир. Одно за другим подавались кушанья. Но пора было уже возвращаться Хидесато домой. Как не уговаривал его Дракон ещё погостить у него, но стал собираться Хидесато в путь. Тогда Дракон приказал принести подарки, в знак благодарности.
- Это безделица по сравнению с тем, что ты сделал для меня, но не откажи взять эти подарки для твоего дома. Внесли: соломенный мешок, полный риса, кусок шёлковой материи, котёл и колокол. Дракон с глубокой почтительностью вручил их Хидесато.

Он приказал своим вассалам нести подарки за Хидесато, и сам пошёл провожать его до моста.
- Прощай высокочтимый Хидесато. Жаль мне расставаться с тобою. Но что же делать распростимся.
- Прощай, светлейший Дракон. Благодарю за приём, за всё, что сделал ты для меня.
И они распрощались.
Вернулся Хидесато со своими четырьмя подарками домой. И вот случилось тут чудо. Всего один только был мешок риса, тавара называется он, а стали мерить рис и конца ему нет; сколько не высыпают, а тавара всё с рисом. Один кусок шёлковой ткани, а сколько не отрезают, всё не убывает от неё, всё она не уменьшается. Котёл тоже; варит сам по себе без всякого топлива. Такие чудесные, такие драгоценные вещи! И Хидесато и все домочадцы были рады и довольны.
Дом их стал богатым и знатным.
Наконец, молва об этом распространилась повсюду; все заговорили о Хидесато, и за ним так и установилось прозвище Тавара Тода. (8)
Из подарков не обладал чудесным свойством, повидимому, один только колокол. Но так как такой вещи не место в обыкновенном доме, да и надобности в нём не было, то Хидесато пожертвовал его в храм Миидера (9). Затем, знаменитый Мусасибо Бенкей перетаскивал его, говорят, на Хиейдзан. Теперь он в Миидера, где его и можно видеть.

Таково предание о Хидесато, прозванном Тавара Тода; но о нём есть и другое предание.

Хейский принц Масакадо, великий злодей, имевший резиденцию в Сарудзима в провинции Симоса, задумал поднять восстание. Желая узнать что за человек этот Масакадо, Хидесато притворился его сообщником и прибыл к его двору. Масакадо был очень рад этому и принял его радушно. Они стали обедать вместе.
Как-то по неосторожности Масакадо просыпал немного риса из чашки, которую держал в руках, и начал торопливо подбирать его пальцами и класть в рот.
Заметив это, Хидесато решил про себя:
- Так вот ты каков! Нетерпелив и невыдержан. Ничего из тебя не выйдет. Надо удивляться только, что ты поднимаешь восстание. – Он оставил Масакадо и, став после этого в ряды императорских войск, сразил мятежника Масакадо стрелою из своего лука.

Стоног с Микамияма был убит только третьей стрелой; Масакадо погиб от первой же. Он оказался слабее даже стоножки.

Примечания:

1) Сета – мост через наиболее узкую часть озера Бива в провинции Оми. Длина его около 800 футов (примерно 244 метра).
2) Стоног – сколопендра
3) Микамияма – (трёх вершин гора) или Мукадеяма (гора стонога); конусообразная, поросшая густым лесом, гора, недалеко от станции Нотогава по дороге из Киото в Токио.
4) Дракон (Рюдзин), бог морей, и всей водной стихии; символизирует также верховную власть. Дворец Дракона (Рюгу) – мифический дворец на дне океана; считается, что в нём живёт богиня моря Отохиме, «Дочерь бога морей».
5) Храм предков сёгунов в Никко. Никко-но Симоцуке, знаменит великолепием своих храмов и красотой пейзажа.
6) Заклинание, произносимое при грозе. Кувабара значит – тутовое поле. По поверью японцев, поля, обсаженные тутовыми деревьями, не поражаются молнией.
7) Красная краска, добываемая из одного сорта шафрана. Из неё приготавливаются румяна для женщин.
8) Тавара – мешок, сплетёный из грубой соломы (для риса, угля). В слово Тода входит тот же иероглиф, что и в Фудзивара. Он читается то или фудзи, и обозначает растение, глицину. Цветы фудзи пользуются в Японии большой любовью. Фудзивара значит – поле фудзи, а тода – обилие фудзи.
9) Буддийский храм богини милосердия Каннон; провинция Оми.

Души детей

Зай-Но-Кавара — это ложе в реке душ. Глубоко под горами, глубоко под дном морским лежит русло Зай-Но-Кавара. Уже сотни тысяч лет несут волны ее души умерших в страну вечного мира. Злые духи Ани страшно гневались, когда видели, что река несет на своей груди добрые души мимо их области. Задыхаясь, они бормотали проклятия между тем, как поток с шумом проносился мимо них, день за днем, год за годом.

Раз душа одного нежного ребенка — чистая и белая, как снег, подошла к берегу. Чашевидный цветок Лотоса был уже готов, чтобы быстро умчать маленькое существо через мрачную глубину в царство вечного блаженства. Ани скрежетали зубами. Дух приветливого старого человека, чье сердце оставалось вечно юно, должен был заботиться о безопасности детской души во время ее пути мимо демонов и привезти ее в незнакомый свет. Ани заметили это в гневе и запрудили реку душ в самом источнике; теперь и другие души должны были с трудом ощупью искать дорогу, без всякой помощи, стараясь случайно достигнуть отдаленной страны. Йицо, никогда не спящий бог, который охраняет души маленьких детей, исполнен милосердия; его голос нежен, как голос голубей на горе Хаза, его любовь бесконечна, как воды моря. Каждое дитя в стране богов взывает к его помощи и защите. В Зай-Но-Кавара живут бесчисленные души детей. Одним два и три года; четыре и пять, восемь и десять лет — большинству из них. Их жалобы звучат печально, терзая сердце; они плачут о матери, которая дала им жизнь; они плачут об отце, который их ласкал; они плачут о братьях и сестрах, которые с ними играли. Их жалобные крики звучат по всей Зай-Но-Кавара — и крики встают и падают, падают и встают равномерно, без конца: Хи-хи-коиши, Ха-ха-коиши. Голоса их надрываются и хрипнут во время зова, но они продолжают кричать: Хи-хи-коиши, Ха-ха-коиши. В течение дня так восклицают они и собирают камни из русла реки и складывают их в башенки для молитвы.

— Одну башенку молитвы за ласковую мать! — восклицают они.

— Одну башенку молитвы за отца! — восклицают они.

— Одну башенку — за братьев и сестер! — восклицают они.

С утра до вечера восклицают они: Хи-хи-коиши, Ха-ха-коиши и собирают священные камни. Когда ниспускается ночь, приходят демоны Ани и говорят:

— Зачем зовете вы их, зачем молитесь; ваши родители в том свете не могут услышать вас. Молитвы ваши заглушаются шумом и скрежетом зубов. Плач ваших родителей — вот одно последствие вашей печали.

И, говоря так, злые Ани рассыпают молитвенные башенки и швыряют камешки в темные пещеры подземного мира. Но Йицо с великой любовью в глазах приходит и укрывает детей своим одеянием, а самого маленького, который еще не может ходить, он берет на руки. Дети Зай-Но-Кавара толпятся вокруг него, и он говорит им слова утешения. Он берет их на руки и ласкает их, потому что Йицо — отец и мать для маленьких в Зай-Но-Кавара.

И тогда они перестают плакать. Тогда они перестают строить молитвенные башенки. Пришла ночь, и души детей спят в то время, как Йицо, вечно бодрствующий, охраняет их покой.

Жених и невеста звёздного неба

Шокуо, дочь Солнца, жила со своим отцом на берегу серебряного небесного потока, который мы называем Млечным путем. То была прелестная девушка, грациозная, красивая собою, и глаза ее были кроткие, как глаза голубя.

Ее отец Солнце был очень огорчен, что Шокуо не желала делить юношеских радостей с другими дочерьми воздуха. Кроткая печаль, казалось, покоилась на ней, но она никогда не уставала заботиться о счастье для других: так, особенно прилежно работала она за ткацким станком. Благодаря высокому искусству, которого достигла она в тканье, она получила прозвище принцесса-ткачиха.

Ее отец, Солнце, думал, что самое лучшее будет выдать ее замуж. Тогда, конечно, вся любовь, которая тлеет теперь, вспыхнет ярким пламенем и согреет все ее существование, и задумчивый, тихий дух, который угнетает ее, удалится прочь.

И случилось, что вблизи них жил добрый, честный пастух, который сгонял своих коров на берег небесного потока, и король Солнца порешил выдать дочь за этого пастуха, Кингена, потому что он надеялся обеспечить их счастье так, чтобы они могли не нуждаться.

Каждая звезда своими лучами выразила свое согласие на то, и большая радость была в небесных высотах. Глубокая любовь связывала Шокуо и Кингена, и когда пробудилась эта любовь, Шокуо оставила свои прежние занятия.

Ткацкий станок был заброшен, и принцесса смеялась, танцевала и пела с утра до вечера. Король Солнца был очень огорчен, потому что он не предвидел такой быстрой и резкой перемены. Гнев засверкал в его глазах, и он сказал:

— Кинген, наверно, причина тому; так я отправлю его на противоположный берег небесного потока.

Когда Шокуо и Кинген узнали о том, что они должны расстаться и что они отныне по королевскому повелению могут видеться только раз в году — на седьмой день месяца, сердца их опечалились. Прощание их было очень горькое, и крупные слезы сверкали в глазах Шокуо, когда она произнесла своему возлюбленному супругу последнее «прости». По повелению короля Солнца собрались мириады сорок и, распростерши крылья, образовали мост, по которому Кинген перешел небесный поток.

В тот самый момент, как Кинген ступил на противолежащий берег, сороки с громким стрекотаньем рассеялись и оставили бедного Кингена одиноким изгнанником. Печально взирал он на несчастную Шокуо, которая стояла теперь на пороге их покинутого дома. Медленно для нее потекли последующие дни; Кинген пас своих быков, а Шокуо снова взялась за ткацкий челнок.

Король Солнца радовался трудолюбию дочери; а когда ниспадала ночь, и небо сияло бесчисленными огоньками, любящие молодые супруги выходили на берег небесного потока и манили друг друга нежно и с любовью, в то время как каждый из них молился, чтобы день их свидания приблизился скорее.

Долгожданный день наступил, наконец, и сердца обоих несчастных исполнились страхом, как бы дождь не воспрепятствовал их свиданию, потому что серебряный поток, во всякое время склонный к приливу, мог смыть птичий мост. День наступил, наконец, безоблачный и светлый; он поднялся на полдень вверх и опустился к вечеру тихо-тихо, и тогда зажглись все небесные лампады.

Когда ночь наступила, собрались сороки, и, дрожа от страха, Шокуо перешла по нежному мосту и бросилась в объятия возлюбленного мужа. Ее счастье было подобно счастью увядшего цвета, когда дождевая капля коснется его, но скоро приблизилась минута разлуки, и Шокуо печально перешла по мосту обратно.

Годы сменялись годами, и поныне встречаются они, переходя через небесный поток на седьмой день седьмого месяца, исключая день, когда дождь переполняет серебряный поток и делает переход через него невозможным. Надежда на постоянное соединение наполняет сердца возлюбленных и подобна приятному благоуханию и любимейшим грезам.

Господин Катэда в глубокой задумчивости вышел из синтоистского храма «Сери Сэйсин Дзингу» - храма «Победы Духа». Настоятель храма, которого все называли «Гин Ма» - Серебряный Бес, вышел вслед за князем. Определить чисто внешне возраст Верховного Монаха было пустой тратой времени. Буквально несколько минут назад, когда он делился сокровенными, сакральными знаниями с Катэда, на его лице лежала печать вековой мудрости знаний, а утробный, внутренний голос, вещавший Истину, только лишь подчеркивал значимость момента. Теперь же, когда он стоял у ворот храма, его лицо казалось слишком молодым и даже простоватым для миссии Настоятеля Храма. Катэда-сан взглянул в глаза монаха и в тот же миг осознал всю полноту имени «Серебряный бес» , данного служителю культа Синто. Лукавство, Прозорливость, Знание, Предвидение Будущего и Обладание Сущностью – все это открылось для князя Катэда, как говорится, в мгновение ока. Это были глаза человека-беса, познавшего устройство Мира. Катэда невольно склонил голову перед монахом и услышал: «Да помогут тебе Духи твоих предков!» Подняв голову, князь увидел пустые ворота храма (ТОРИИ). Монаха уже не было. К князю подвели коня. Мгновение – и он уже сидит в седле. Еще через мгновение его свита бросилась ему вослед.
«Настоящий воин и доблестный муж, - тихо произнес Гин Ма, тайно наблюдая за князем через потайную щель в стене храма, - а ведь за его плечами 8 сражений, смертельные раны, 64 земных года жизни…»
Вернувшись в свой родовой замок, Катэда-сан уединился перед семейным алтарем и, погрузившись в медитацию, проанализировал все то, что услышал от настоятеля храма.
Завтра наступит 6 июля 1695 года, года Красной Крысы. Вместе с восходом солнца в 4 часа 53 минуты и вплоть до захода дневного светила в 22 часа 16 минут Катэда-сан будет усердно молиться Горным Духам – «Ками» и покровителю воинов Амиде-Будде, чтобы они содействовали ритуалу изготовления и рождения нового «Воина-Меча». А с 22 часов 17 минут до восхода Луны в 14 часов 50 минут, переодевшись в белое ритуальное кимоно, и вплоть по заход ночного светила в 0 часов 41 минуту Катэда-сан будет окуривать ароматными палочками кузницу, читать благодатную мантру «А ОУМ ПА ПХУМ» и согревать теплом своего тела железные и стальные бруски, специально отобранные для создания «Воина-Меча». По Лунному календарю именно 6 июля начинается 9-й лунный день, тот самый священный день, когда наступает пик активности «Сердца», где живет дух Воина, и тот самый день, где наступает равноденствие Добра и Зла, «Ё» и «ИН» - баланс Жизни и Смерти, лунных фаз: I-III и II-IV. По окончании ритуала Катэда-сан будет отдыхать, чтобы вместе со следующим восходом Луны в 16 часов 09 минут приступить к изготовлению меча.
7 июля, в строго положенное время, Катэда-сан расчесал свои волосы гребнем, сделанным из панциря черепахи, собрал их в пучок на макушке, после этого скинул с правого плеча рукав кимоно и взял в обе руки по заготовке. В левой руке он держал брусок из твердой высокоуглеродистой стали, а в правой – брусок из вязкого железа. Князь прекрасно знал о том, что, только лишь соединив вязкость и пластичность железа с твердостью стали, можно изготовить меч высочайшей прочности. Меч не может быть Добрым или Злым, он должен быть разнородным.
Катэда-сан подошел к горну и положил полоски металла на огонь. Теперь надо дождаться, когда металл «проснется», то есть оживет, начав излучать голубовато-красное пламя с золотыми искорками. Чтобы не было ошибок, в кузне специально не делали окон, и дневной свет не мог помешать процессу определения цвета. Князь усердно раздувал огонь лемехом горна, и последний буквально пел, выдыхая из себя мощные струи воздуха.
Катэда улыбнулся сам себе и стал подпевать своему ассистенту. И вот, наконец, металл «проснулся», ожил. Катэда подхватил заготовки хватом и, соединив их вместе, положив на наковальню. Теперь предстояло «поженить» сталь и железо. Мастер взял в руки молот и начал методично, на два счета наносить удары по брускам. Сначала он отбивал железо: «Тим-Там, Тим-Там». Затем, перевернув заготовку, сталь: «Том-Тум, Том-Тум». Наступил момент, когда оба бруска соединились и стали одним целым.
Мастер сразу же опустил заготовку в теплую воду. «Свадьба» состоялась, теперь «молодые» должны привыкнуть друг к другу. Настал черед следующих полос железа и стали. Опять весело запел горн и заготовки легли в огонь. Но теперь цвет металла должен быть пурпурно-красный с синими искорками. Пока заготовки просыпались, Катэда-сан испил 5 глотков горячего зеленого чая. И вот опять заготовки легли на наковальню. Теперь процесс ковки изменился: удар по стали – «Ай», удар по железу – «Ой». Настало время, «брат и сестра» узнали друг друга, заготовка пропела: «Да-а-а». Катэда-сан опустил ее в холодную воду, пусть «брат и сестра» остынут от переживаний. Настала очередь железа и стали, называемых «отцом и матерью». Эти заготовки князь прокаливал вплоть до черных окалин. Затем, соединив их вместе, положил на наковальню. Сначала досталось «отцу»: «Бум-бум», - говорил он, а затем и «матери»: «Бам-бам», - отзывалась она. Когда «отец и мать» слились воедино, Катэда, не опуская заготовку в воду, положил ее в огонь и раскалил до малинового цвета. Затем опять положил на наковальню и буквально расплющил заготовку, сделав из нее широкую полосу. Вот теперь «отец и мать» должны отдохнуть. Мастер бережно опустил заготовку в топленое 30-летней выдержки сало молодой кобылицы.
Катэда-сан усталый, но довольный омыл руки и лицо водой и, загасив пламя горна, ушел домой отдыхать.
14 июля 1695 года наступил 17-й лунный день. Катэда-сан встал вместе с дневным светилом в 5 часов 03 минуты и, совершив омовение тела водой, ушел в кузницу, где развел огонь в горне. Затем он достал все три заготовки из воды и жира и, тщательно протерев их листьями магнолии, положил на земляной пол, слегка присыпав золой от сгоревшего бамбука. Земля, как известно, оттягивает излишний жар. Затем Катэда-сан вернулся в дом, где провел время в медитации, сидя перед домашним алтарем. А с очередным восходом ночного светила в 22 часа 36 минут он приступил к следующему этапу ковки меча.
Две заготовки из трех, а именно «жену и мужа» и «сестру и брата», Катэда-сан положил разогревать на огонь. И пока заготовки прогревались и «делились» теплом друг с другом, Мастер положил на наковальню «мать и отца» и начал отбивать эту заготовку молотом, выбивая таким путем остатки жира и почерневшие окалины. Когда, по мнению Мастера, эта заготовка была готова, он обмазал ее речной глиной и положил на слабый огонь, чтобы она прокалилась равномерным нагревом и на ней не появились закалочные трещины, и не покоробилась структура изделия. Теперь час за часом заготовка пройдет все степени закалки, пока не прокалится добела. После чего ее опустят в речную воду.
Наконец настала очередь первых двух заготовок, теперь они стали одинаковыми по цвету – желтовато-красного оттенка. Катэда-сан соединил эти заготовки вместе и на наковальне сковал их в единую толстую ленту. Затем погрузил заготовку в дубовое ведро с болотной водой и оставил там на 21 день. За это время болотная вода выест из изделия вредные примеси фосфора, серы, азота, сероводорода и кислорода. В заготовке останутся только полезные примеси цветных гибких металлов, в частности окись молибдена, которая позволяет уменьшить зернистость стали и улучшить ее прокаливаемость.
Прошел 21 день, и наступило 15 августа 1695 года. Это был 20-й лунный день, день активности «Легких» и активности «Ин». Близилась к концу третья фаза Луны.
Мастер Катэда на восходе Луны в 22 часа 29 минут опять находился в кузнице. Он достал из речной воды заготовку и, разогрев ее на огне, несколько раз подряд расплющивал и складывал пополам, пока по характерному глухому звуку «Том», не определил, что заготовка дошла до нужной кондиции. Тогда он протер ее своими ладонями и повесил на перекрытие потолка на веревке. После этого он вынул из дубового ведра с болотной водой другую заготовку и положил ее на сырую землю.
А через три дня, 18 августа, на 23-й лунный день в 23 часа 56 минут, Катэда-сан, зная о том, что наступило равноденствие «Ё-ИН», занялся обработкой толстой ленты. Разогрев на огне в течение 2 часов при температуре 110 градусов, он расплющил ее в тонкую широкую ленту, затем положил в огонь. После этого отвязал от веревки другую ленту и также положил в огонь. Примерно через час, когда обе заготовки прогрелись до нужного уровня, Катэда-сан положил на наковальню широкую ленту и сверху на нее, ближе к одному из краев, другую ленту («мать-отец») и быстрыми ударами сковал их между собой, охладил в ведре с теплой водой и положил на огонь. Через один час достал заготовку из огня и на наковальне ударами молота загнул свободную часть широкой ленты на вторую сторону ленты «мать-отец». После этого Мастер накалил заготовку и, расплющив в единую полосу, оставил ее на «тихом» огне. «Когда погаснет огонь, тогда и заготовка остынет естественным путем», - вспомнил слова Настоятеля Храма Катэда-сан, уходя из кузницы.
Наступило 19 августа, 24-й лунный день, первый день активности «Ё»,
заключительный цикл IV фазы Луны.
«Сегодня произойдет «Единение Духа семьи», - подумал Катэда-сан…
Заготовка была раскалена докрасна. Один конец заготовки Мастер зажал в наковальне, а второй начал крутить по часовой стрелке. Князь рассмеялся собственным мыслям: «Точно так же женщины выкручивают белье. А после выкручивания стали рождается клинок. После ковки клинок становится мечом». Свернув полоску стали в спираль, Катэда-сан выковал клинок. Затем обмазал режущую кромку стали тонким слоем речной белой глины, а тыльную часть клинка – толстым слоем земляной рыжей глины и опустил в огонь горна. Через некоторое время режущая часть клинка раскалилась добела, а тыльная часть стала темно-фиолетовой. К этому моменту Мастер заранее подготовил воду строго определенной температуры, которую подобрал при помощи цветка вишни. Если цветок, брошенный в воду, не собирает лепестки в бутон, значит вода нужной температуры. Катэда-сан очистил лезвие от глины веткой яблони и опустил его в воду. От воды сразу пошел пар, при этом вода не забурлила пузырями. «Это был первый верный признак правильной обработки металла», - подумал Катэда-сан. Через минуту Мастер достал клинок из воды. По всей длине лезвия проходил «Хамон» - граница закалки по уровню 2-х слоев глины. Это был второй верный признак правильной обработки. Князь рукавом своего ритуального кимоно вытер лезвие от воды и сажи и положил его на каракульчу – шкуру ягненка, прикрыв сверху мягкой фланелью.
Последующие 18 дней ушли на отделку клинка. Мастер Катэда правил напильниками, шлифовал и полировал абразивными брусками клинок, вкладывая в эту работу все свои годы мудрости, знания и опыт наставника, терпение воина. И вот наступило 5 сентября, 11-й лунный день, 2-я фаза Луны. Ровно в 6 часов 41 минуту, в момент восхода Солнца, на клинок была одета цуба с гербом клана Катэда и мунэ – рукоятка, сделанная из ствола магнолии. Катэда-сан вышел из кузницы во двор, поднял над головой меч. И первые лучи восходящего солнца коснулись Меча. Мастер взмахнул им, лезвие рассекло воздух, птицы в саду замолкли, и Меч торжественно пропел: «Ом-м-м-м». Слезы радости текли из глаз Старого Воина, который прошептал:
- С Днем Рождения «Воин-Меч»!!!