Люси... Падший ангел. Чистая лилия. Хрупкая куколка вечернего мотылька… Почему же такой невыносимой тяжестью твоя боль ложится на сердце? Почему так неотступно мечтается о том, чтобы именно ты – лишь ты одна и никто другой – нашла бы тот дом, где тебя всегда ждут, и обрела бы своё счастье?
– Да потому, что ты, как никто другой, достойна этого. Больше, чем кто-либо, вопреки всему ты заслужила это – быть любимой…

За что я люблю её? За её силу и честность. Люблю за то, что она не побоялась отвергнуть весь этот мир и быть отвергнутой им. Став «плохой», она нашла в себе силу быть «плохой» по-настоящему, настолько «плохой», чтобы не сдаться, а пройти свой путь до конца, до предельной черты, откуда уже нет возврата.

Как не похожа она на тех боязливых плохишей, которые идут на преступление только затем, чтобы их пожалели! Она никого не винит. Она не ищет оправданий. Ей не нужно ваше прощение – она ведь не раскаивается. Ей вообще никто не нужен. Она – сама себе и закон, и судья, и палач, и она давно уже вынесла приговор и всему миру, и себе самой. Ей не страшно ваше наказание – она сама себя уже казнила. Она не боится умереть, смерть для неё – лишь избавление.

Я люблю Люси за её невыразимую тоску и безысходность. «Никогда» – это убийственное слово слышится в каждом звуке её голоса, читается в её колючем взгляде, в сумраке прячущегося лица, эхом повторяется в каждом её шаге. Люси, Люси, что же ты с собой сделала? Тебя никто не любил, но не злые люди лишили тебя надежды. Ты сама убила её в себе, сама себя выжгла дотла. Но ты сама же и судила, и казнила себя за это. Ты сама обрекла себя на мучение и упрямо несла свой крест, а когда судьба дала тебе второй шанс, нашла в себе волю отказаться от него и предпочла умереть, но не предать то святое, что было в твоей жизни. Кто ещё смог бы вытерпеть столько боли, одиночества и ненависти, но остаться таким чистым и честным?

Её нельзя оправдать и простить. Никаким раскаянием не искупить её вину. Но разве значит это, что у неё нет права на счастье? Я отказываюсь верить в это. Это не честно! Разве она уже не наказала сама себя казнью, страшнее и мучительней которой никто другой не смог бы для неё придумать? Неужели этого мало?

Разве так много ей нужно для счастья? Нет – не больше, чем «просто жить» для девочки Наны, – всего лишь, чтобы кто-то был рядом, услышал её немой плач и утешил. Неужели же в целом мире не найдётся того, кто примет и полюбит её такой, какая она есть? Разве она не заслужила это?

Она заслужила. Потому что, раз уж она сумела так (ТАК!) – искренне и всей душой – ненавидеть, но всё же сберечь в сердце верность единственному своему светлому чувству, то подумайте только, что было бы, сложись её жизнь иначе. Как беззаветно она смогла бы тогда любить! Ах, как бы она любила…

Люси заслужила счастье. Потому что только она, как никто другой – никто из вас, знает его цену, умеет ждать его всю жизнь, ловить каждую его секунду, умеет отдаться ему так искренне, всецело и безоглядно. Подари ей всего лишь одно мгновение счастья, и она простит и забудёт всё – все беды и обиды – и, не дрогнув, умрёт ради тебя – просто из благодарности. Кто же может быть достоин счастья больше, чем она?

Сумеешь приручить её – и ради тебя она уничтожит весь мир и создаст его заново, сама, не раздумывая, сгорит свечкой лишь за одно твоё слово или расцветёт от счастья. Ты бы смог так? Как же ты смеешь судить её?

Нет – всё не то! Какая пошлость! Выделить–удалить.
Я люблю её за то, что так бесконечно много страдания в её лице. Люблю за ту бездну тоски и ненависти в её горящих глазах. Люблю за то, что в этой самой бездне немым вопросом мерцает что-то такое по-детски доверчивое и беззащитное, такое родное и трепетное, искреннее и безутешное… Как же можно не защитить, не согреть эту искорку, этот лучик, пусть даже ради неё придётся встать одному против всего мира?

Ей не нужны ваши пустые вздохи, и не страшны ваши проклятья – она их не слышит. Только одно тихое признание тронет её сердце: «Гоменасай, Люси! Я так виноват перед тобой! Возвращайся домой! Моя дверь всегда будет открыта для тебя…».